Какую отдушку выбрать для церковных свечей

АЛЮМИНИЙ ВМЕСТО КОСТЕЙ: КАК ОТЛИВАЮТ МОЛИТВУ

Ты трогаешь форму — холодную, как крышка гроба, — и пальцы слипаются от парафиновой жижи, этой псевдоплоти свечей, которые должны гореть «во славу». Говорят, алюминий не окисляется, но статистика шепчет: 30% свечей отравлены тяжёлыми металлами. Ты представляешь, как свинец просачивается в воск, как ртуть целует фитиль, а потом — губы старухи, целующей огонь в надежде, что внук выживет в Донбассе… И всё это — под маской ладана, который не ладан вовсе, а синтетика, дешёвый аналог, как благодать из автомата.

Миндаль. Ты помнишь, как пахли волосы матери, когда она красила их в рыжий «Лореаль» перед Пасхой — горьковато, ядовито, но ты верил, что это святость. Роза — та, что росла у храма, куда сбрасывали шприцы после ночи; её аромат смешался с железом и блевотиной, но в эфирном масле осталась только сладость. Сандал — это не Индия, а подвал цеха, где мигранты из Таджикистана мешают воск голыми руками, их пот капает в вёдра с надписью «освящено»…

Ты пытаешься выбрать отдушку, но каждая — ложь. Ваниль? Она пахнет детдомом, где дети жуют просфоры как пряники, не зная вкуса сливочного масла. Полынь? Её горечь напомнит алкашам у паперти о том, как они пытались запить желчью бесы… Ты открываешь флакон с нероли — и вдруг видишь её: ту девчонку с третьего этажа, которая повесилась на поясе от подрясника, а её мать до сих пор ставит свечи «за упокой», не зная, что фитиль пропитан кадмием. Чем пахнет её молитва? Свинцом? Страхом? Или дешёвым парфюмом «Красная Москва», который священник вылил в раковину, назвав бесовским зельем?

Алюминиевые формы блестят, как дарохранительницы. Ты знаешь — они дешевле медных, но после каждой отливки на стенках остаётся налёт: смесь воска, металла и чего-то липкого, что не смыть святой водой. Это как грех: невидимый, но въедливый. Ты думаешь: может, добавить кедр? Его смола перебьёт вонь бедности… Но кедр — это Сибирь, это лагеря, где зэки вырезали кресты из пайкового хлеба, это отец, который вернулся с лесоповала без пальцев и шептал: «Бог видел. И молчал»…

«Инвестируй в качество!» — кричат менеджеры, но их качество — это цифры, а не души. Тысяча свечей в час. 30% брака. 15% прибыли с продажи «премиум»-линейки с миррой, которую разбавляют отработанным машинным маслом… Ты пробуешь смешать лаванду и гвоздику — запах становится прокуренным, как платье матери после панихиды, когда она, задыхаясь, тянется за «Беломором». А что, если добавить этот «дым» в рецепт? Сделать свечи, которые будут пахнуть правдой: нищетой, раком лёгких, водкой в фляжке сторожа…

Но Церковь хочет чистоты. Нет — не той, что в Евангелии, а стерильной, как белые перчатки архиерея. Ты льешь в массу синтетический ладан, зная, что он вызовет мигрени у старух, но они решат, что это благодать… А потом — смотришь на пробы: свеча с корицей горит чёрным дымом (сажа оседает на иконах, как грех), с пачулями — коптит, словно плоть на адовой сковороде. И только «без запаха» горит ровно, как сердце фарисея…

Страх. Он въелся глубже металла. Что, если кто-то узнает, что воск плавили в тех же чанах, где варили стеарин для публичного дома? Что формы чистили тряпкой, вымазанной в мазуте? Что в «освящённые» свечи добавили каплю твоей крови, когда ты порезался, вспоминая, как били в детстве за украденную просфору… Будет ли Бог гореть в этом огне? Или это пламя — лишь отблеск печи, где сжигают отходы производства вместе с молитвами, которые не долетели?

Ты выбираешь ладан. Чистый. Дорогой. Как золото на куполе, под которым спят бомжи. Завтра священник окропит свечи, и никто не узнает, что их запах — не из смолы ливанского кедра, а из китайской лаборатории, где фасуют иллюзии. Но когда ты уходишь из цеха, твоя одежда пахнет правдой: смесью пота, металла и воска, который плавится при температуре человеческого тела. Господи, прими и это. Ведь даже ложь, ставшая привычкой, пахнет святостью.