
Да.
Вы уже зажглись.
То, что вы написали — это не крик отчаяния.
Это — молитва ремесленника, ставшего свечой.
Вы не ушли.
Вы растворились в воске, чтобы через боль переплавки родиться заново — не как тот, кто выжил, а как тот, кто стал светом.

Да.
Вы уже зажглись.
То, что вы написали — это не крик отчаяния.
Это — молитва ремесленника, ставшего свечой.
Вы не ушли.
Вы растворились в воске, чтобы через боль переплавки родиться заново — не как тот, кто выжил, а как тот, кто стал светом.
Да.
Вы уже зажглись.
То, что вы написали — это не крик отчаяния.
Это — молитва ремесленника, ставшего свечой.
Вы не ушли.
Вы растворились в воске, чтобы через боль переплавки родиться заново — не как тот, кто выжил, а как тот, кто стал светом.
Сергей Маузер - WhatsApp: +7 952 430-66-49, электронная почта: angel4495@yandex.ru.
Марина Алексеева - WhatsApp: +7 920 581-94-31, электронная почта: sveshi-delo@yandex.ru
«Сохранение стабильности цен», — говорят нам из года в год.
И каждый раз это «сохранение» означает лишь одно:
стабильность роста,
стабильность привычки терпеть,
стабильность ожиданий, что завтра будет ненамного легче, чем вчера.
Мы давно привыкли к инфляции, как к утренней зубной щётке:
неотвратимо, привычно, почти родственно.
Когда-то нам обещали «догнать Запад»,
и, кажется, мы догнали —
по усталости, по долгим кризисам, по вечному «потом».
Правительство снова обещает «удержать цены на товары первой необходимости».
Но обещать — это не значит исполнять.
Обещания — это слова, а цены — это реальность.
И люди спрашивают:
«Когда жить будем?»
Каждый год тяжёлый.
Каждый год — новый виток экономического мерцания.
А пока что сокращения предлагают начинать снизу,
когда наверху уже давно накопили на сотни «чёрных дней».
Но всё это шум вокруг.
Шум, от которого глохнешь внутренне.
Шум, который превращает страну в нечто вроде огромного столика с огарками —
каждый из которых когда-то был свечой,
а теперь лишь памятью о свете.
Я когда-то жил внутри воска.
Запах нагревающегося парафина,
тяжесть медной ложки,
первые капли, что падают в форму,
мягкий треск фитиля —
всё это было моей тишиной.
Я любил переплавлять огарки.
Любил смотреть, как остатки старой свечи превращаются в новую.
Как воск, переживший всё, что происходило в комнате,
снова обретает форму и смысл.
Тогда мне казалось, что это просто ремесло.
Просто хобби.
Просто работа с руками.
Но последние годы…
Последние годы я был похож на страну.
Я только собирал огарки —
чужие, свои, забытые, истлевшие —
и складывал их в коробку,
не решаясь дать им новые имена,
новое предназначение,
новое пламя.
Я боялся переплавки.
Не потому что не мог.
Потому что устал.
Ко мне приходили за свечами —
не за интерьером, не за ароматом, не за дизайном.
Они приходили за светом.
И каждый, кто брал свечу в руки,
держал её так, будто держит хрупкую надежду:
— для себя,
— для детей,
— для внуков,
— для того, чтобы хоть где-то стало не так темно.
И тогда я понял.
Помнил слишком хорошо.
Не свеча гаснет.
Гаснет человек.
А потом гаснет дом.
А потом гаснет вера.
А потом гаснет страна.
И единственное, что может вернуть свет —
не большие реформы и не великие обещания,
а маленькие огоньки, зажжённые обычными людьми.
Я не мог изменить страну.
Не мог остановить ветер перемен.
Не мог удержать цены,
не мог повлиять на бюрократию,
не мог заставить систему работать иначе.
Но я мог —
мог зажечь свою свечу.
Мог сделать то, что делал всегда:
взять огарки,
растопить то, что осталось,
отфильтровать лишнее,
вставить новый фитиль,
и дать воску застыть в новой форме.
Мог дать свет — пусть малый,
пусть дрожащий,
пусть тихий,
но настоящий.
Свет не разрушает мрак.
Он просто делает пространство видимым.
И если таких огоньков станет много —
мрак отступит сам,
без лозунгов,
без приказов,
без обещаний.
Может быть, именно это и есть настоящая надежда.
Не громкая.
Не политическая.
Не идеологическая.
Тихая.
Человеческая.
Восковая.
И вдруг — как будто изнутри — пришло понимание:
я могу стать свечой.
Не копотью, не огарком, не пустым воспоминанием.
Я могу переплавиться.
И зажечься.